В 1972 году я работал в городе Даугавпилсе с театральной студией, в перспективе должен был заново открыться Русский Драматический театр. И там у нас был предмет под названием «Технология умственного труда». Если сегодня вам кажется, что это не имеет отношения к актерской профессии, то тогда нам так не казалось. И когда Петр Михайлович Ершов приехал и провел свой отпуск, занимаясь с моими студийцами, то, вскрыв конверт, мы обнаружили полную корреляцию между оценками по технологии умственного труда и оценками по актерскому мастерству, которые поставил беспощадный, ужасный и замечательный Петр Михайлович Ершов. Исключение было только в одном случае.
И вот в это время, читая подшивку полную журнала «Семиотика», издававшегося в Тартуском университете под редакцией Юрия Михайловича Лотмана, и будучи фанатом идеи целого под влиянием Гегеля и вообще размышлений о тотальности, я звезданулся идеей точки координатора, нулевой позиции так называемой, из которой, собственно говоря, родился потом весь интеллектуальный инструмент для описания целого под названием «Метод качественных структур».
Сами понимаете, что с актерами это обсуждать было сложно, хотя мы не раз на практике проверяли, как действует чисто умозрительное решение ― поменять содержание аспекта координации и аспекта функционирования на противоположные. На следующий день за общим студийным обеденным столом мы отлавливали последствия. Но, имея наклонность во всем опираться на экспертные оценки, я собрался с духом и поехал к Юрию Михайловичу в Тарту, чтобы с ним обсудить этот вопрос и как-то выяснить, это у меня тараканы собственные, или в этом что-то есть.
Юрий Михайлович Лотман, историк культуры и вообще потрясающе интересный, живой человек, заведовал в то время кафедрой русской литературы в Тартуском университете. Я созвонился с ним, он сказал, что сейчас в университете, сообщил мне свой домашний адрес, сказал: «Подождите меня у меня дома». Мне открыл дверь его средний сын, художник, помог мне снять пальто, проводил в кабинет, выяснил, что я хочу, чай или кофе, а потом задал вопрос, с которого, собственно говоря, всегда у меня начинаются воспоминания об этой удивительной встрече. Он спросил: «Какую музыку вам поставить, пока вы ждете отца?» И я попросил «Сороковую» Моцарта, он мне поставил «Сороковую» Моцарта и удалился.
Я сидел там, читал книги Юрия Михайловича, которые еще не видел, по семиотике… Потом пришел Юрий Михайлович, совершенно живой, энергичный, темпераментный. Он познакомил меня со своей женой, с невестой своего сына, которую тот привез из Сибири после службы в армии, и которая чувствовала себя в этом доме совершенно естественно, никто даже малейшим намеком не ощущал ее как чужую. Вообще удивительный дом. И мы с Юрием Михайловичем начали говорить о моем вопросе. В какой-то момент разговора он у меня спросил: «Откуда вы это взяли?» Я говорю: «Из ваших работ». — «Я разве что-то такое говорил?» И закричал своей жене: «Я что, что-то такое действительно говорил?»
Короче говоря, он меня как-то так поддержал и даже предложил мне написать статью в его журнал, чего я не сделал, потому что еще не имел слов, для того чтобы это как-то обосновать, не писать же, что данные получены путем созерцания пространства… Потом мы обсуждали мою работу. И это было очень интересно. В моей жизни, я тогда был режиссером, была такая роковая пьеса — «Маленькие трагедии» Пушкина. Роковая, потому что трижды я приступал к ее постановке, и трижды в этот момент закрывали тот театр или студию, в которых я пытался это сделать. И Юрий Михайлович предположил, почему это не удается на театре, даже большим режиссерам: потому что «Маленькие трагедии» это все-таки целое. Не четыре отдельных мини-пьесы, а целое? Потому что… Он предложил такую интерпретацию, что Пушкин написал об оппозиции мертвое — живое в различных поворотах.
Это было поразительно. Я не филолог, не семиотик — режиссер из какой-то студии где-то в Даугавпилсе, а Юрий Михайлович потратил на меня весь свой вечер и с азартом, обращаясь со мной как с коллегой, обсуждая такие вопросы. Это была поразительная радость от встречи с человеком, который действительно думает. Не просто перебирает готовые какие-то умозаключения, а думает — у тебя на глазах рождаются эти мысли. Для меня он был совершенно где-то там далеко наверху, и в этот вечер я ощутил обаяние культуры. Невозможно вспомнить… Мы говорили, затрагивали самые разные темы: о культуре, об искусстве, о театре, — но сохранилось это ощущение причастности к человеку, который живет в пространстве культуры. И когда я ему стал говорить о том, что это замечательно, то, что он сделал в семиотике, он все время обрывал меня и отвечал: «Это не я, это мой учитель Томашевский. Я только распространяю его идеи». Такая безумная корректность и безумная ненавязчивость.
В общем, я совершенно окрыленный был, что помогло мне в дальнейшем в течение многих и многих лет развивать этот инструмент, его прикладные аспекты и чувствовать себя коллегой самого Юрия Михайловича Лотмана.
Впоследствии этот проект был зарублен властями, и театр передумали открывать, и я поехал к Юрию Михайловичу в Тарту с вопросом, можно ли как-то пристроить студию у них там, в Тарту. И вот представьте себе заседание кафедры русской литературы Тартуского государственного университета в присутствии секретаря парторганизации, во главе с Юрием Михайловичем Лотманом, посвященное такому вопросу: можем ли мы чем-то помочь молодым людям, которые хотят создавать духовный театр. Вот такое заседание кафедры русской литературы. И сначала я присутствовал, рассказывал, что мы делаем, какие мои планы, потом меня попросили оставить их одних для принятия решения, и Юрий Михайлович сказал мне: «Игорь Николаевич, мы можем ответственно взять только семь человек, включая вас. Я понимаю, что вы не согласитесь. Но я вам говорю так, как есть». Я действительно не мог согласиться, потому что нас было больше и кого-то отчислять — это был не тот случай.
Но и по сей день я безумно благодарен судьбе, что встретился с Юрием Михайловичем и имел счастье общаться и благодаря ему ощутить вот этот вкус свободы во всем. Это отражалось как в его бытовой части, а я провел два вечера в его квартире и общаясь с его домашними, и в его научной работе, и в том, как он общался со своими аспирантами и студентами, и как он общался со мной. Это одна из тех встреч, которые поразили меня, породили удивительное… удивительное переживание, и оно сопровождает меня до сих пор.
И хотелось бы, чтобы те, кто хочет думать, а не только поглощать готовые умозрительные комбинации и потом ими манипулировать, ну хоть что-нибудь перечитали из Юрия Михайловича Лотмана. У него есть замечательная работа «Каноническое искусство как информационный парадокс», которая тоже сыграла в моей жизни огромную роль, в моей творческой, внутренней, интеллектуальной жизни. Ну и, конечно же, я вспоминаю прежде всего, что он был абсолютно живой человек — эмоциональный, темпераментный и при этом абсолютно корректный.
Мне хотелось это вспомнить и рассказать вам, потому что ведь тогда были времена, совсем не способствующие этому, да и сейчас они таковы.